"Пленница"

Как – то раз, я гуляла с дочкой в нашем дворе. Дочь никак не могла уснуть, вздрагивала от малейшего звука, куксилась, сказать правду, я была уставшая. Каким- то чудом, мне удалось ее укачать, и она уснула. Я выследила свободную лавку и направилась в ее направлении, пока кто-нибудь не пришел, не присел и не стал громко разговаривать о том, о сём, как у нас, в Феодосии, любят делать. Сижу, наслаждаюсь минутами покоя и чудесной, теплой крымской осенью, ем шоколад, как рядом со мной, откуда не возьмись, появилась бабушка. Ну, думаю, конец моему отдыху. Бабушка подошла к нам и начала говорить что-то очень эмоционально и очень громко. Я не могла понять, о чем она рассказывает. Собственно, мне это было совсем не интересно. Лишь бы дочь не разбудила. Старушка, прочитав мои мысли, поднесла указательный палец к губам, сказала: «Тссс, спит» и, улыбнувшись, исчезла. Мне стало стыдно. А потом, выяснилось, что эта бабушка, была в плену в Германии во время Великой Отечественной Войны, куда ее, совсем девчонку, свои же и отправили. Мне стало еще больше стыдно. За все. За то, что часто, мы не видим ничего вокруг, кроме своих собственных интересов, думаем не о том, не о том горюем. 

Я подготовила список основных вопросов, но беседа пошла не по моему сценарию. Баба Галя просто рассказывала самую драматичную историю из своей жизни, а я только изредка задавала уточняющие вопросы. Слушать ее интересно и очень больно. У бабушки ярко-выраженный акцент, отличное чувство юмора, позитивный взгляд на жизнь. 25 сентября 2015 ей исполнится 90 лет. Она сама ходит на рынок, платит коммуналку, ухаживает за цветами во дворе, варит потрясающий борщ. Я сохранила ее лексику. Жаль, что не могу передать ее манеру говорить. 

У любимой сирени

Баба Галя: Родилась я 25 сентября 1925 года. Жила на Украине, в селе Святиловка, Глобинский район. В Германии была под девичьей фамилией Голик Ганна (это  по-украински) Григорьевна. В школе меня дразнили! Забрали меня в декабре 41 года, перед самым Новым Годом.

Kafabella: Сколько вам было лет?

Б.Г: Не было мне даже и 17-ти лет, да. Не было у меня ни отца, ни матери, сирота. Таких искали в первую очередь и отправляли в Германию.

KB: Почему?

Б.Г: Им надо рабочих было туда. Они нас собирали, наши, конечно. Им давали наказ, чтобы нас агитировали, чтобы мы ехали в Германию.

KB: Кому давали наказ, украинцам?

Б.Г: Да, украинцам. Немцы заставляли их говорить нам, что там будет хорошо, что там у нас будет работа.

KB: Вы им верили, или чувствовали что-то нехорошее?

Б.Г: Трошки верили, трошки не верили. Мы и прятались, чтобы нас не забирали, и плакали. Пять девчонок согласилися добровольно поехать. Но я не согласилася. Потом меня свои выследили и чтож.… У меня бабушка покойная жива была. Она и попросила соседа, сосед наш, врачом был, деревенским. Говорит ему, слушай, сделай, пожалуйста, так, чтобы Ганну не забирали в Германию, она и так сирота. Ну что, за первым набором я не поехала. А уже за втором, нас не спрашивали, больные мы, не больные.

KB: Насильно забирали?

Б.Г: Насильно нас забрали, ага. Посадили нас в бричку, на лошадях и везли. В наш сельсовет, а там уже нас распределяли, кого и куда. Бабушка покойная, отца мать, она так плакала за мной, бежала за подводою, да приговаривала, когда же я тебя, Ганна, увижу? Меня Ганной звали, по-украински. Ну и чтож? Посадили нас в вагоны, все равно, как скотину и повезли.

KB: Сколько вас было человек?

Б.Г: В Вагоне? Не только мы из одной деревни, из других деревень туда собирали. Полные вагоны. Мы вот так (показывает) лежа лежали. Куда нас везли, мы не знали ничего. Но привезли нас, это я хорошо помню, в город Перемышль. Это я даже не помню где, под Польшей что-ль. Выгрузили нас. Немец нас встретил, повели нас в баню. Раздели нас наголо, еще линейкой нас, мы ж девочки были, еще такие полненькие все, линейкою нас шлепали. А потом, пошли мы из бани и думаем: вот выйдем из бани, а одёжы не будет, будем голые. Не, была одёжа. Оделися мы, погрузили нас обратно и повезли. Едем мы, не знаем куда, нам никто ничего не говОрит. Приехали, Бог его знает, на какой-то станции приходят эти, хозяева эти, берут себе людей, набирают.

KB: Выбирают?

Б.Г: Выбирают, кого им надо. До нас подошел фабрикант. Фабрика его Дошман, Фридрих Дошман. Улица Менденер штрассе, 38, это я запомнила. Привезли туда нас, чего – то фабрикант сейчас нас не взял. Закрыли нас, никуда не выпускали, называли нас узники конц. лагеря.

KB: Давали вам поесть фашисты?

Б.Г: Кушать давали 150 грамм хлеба на день. И шпинат, вот эта трава зеленая такая. Сейчас вот сын мне говорит, мол, купи мне шпинат. А я говорю, я его не хочу видеть, я в Германии его так наелась. Мы там были закрытые. Потом решили немцы, мол, чего нас кормить баландОй просто так, нехай пусть работают, хоть на фабрику. Потом, пришел вот этот фабрикант и взял нас к себе работать. Фабрика его была семиповерховая, я на 3 этаже работала, гильзы военные там делали, но я была не там, где гильзы, я делала иголки, булавочки. Мы все время были закрытые. На ночь нас закрывали под замок.

KB: Где спали?

Б.Г: Спальня была на 2 этаже, такие нары были. Сидим там, в зале, все равно, что подвал, называлась столовая. Немец нас охранял, я уже забыла, во сколько нас загоняли спать, часов в 8 или в 9. Потом открывали спальню и нас туда. Заходим мы, нары там были трехэтажные, я на низу спала, наверху там девочка одна спала и нас вот там закрывали. Утром, он идет, люлькой своей стучит по нарам и говорит: Russen, aufstehen, русские, вставайте! А девочки, крымские были, такие были грамотные, по-немецкому знали и говорят:  wir nicht verstehen, мол, не понимаем. Но все равно, мы встаем, идем в подвал, там нам уже приготовили баландУ эту, хлеба 150 грамм и чаек такой. Еще мы встаем в очередь за этой баландОй, за хлебом и все смотришь: хоть бы хлебушка попался серединка, а то краешек там нема чего. Смотришь - смотришь, ой, я пойду другую очередь займу, это так бегали мы. Слушай, у нас там были на фабрике итальянцы, французы, поляки. Полячка с дочкой, напротив меня сидела.  Ну а потом приходим мы, в 6 часов утра, приступаем к работе. В 9 часов утра приходят немцы, они садятся, кушают, а мы слюни глотаем, нам не давали же ничего. Ни-че-го. А потом, вечером, идем мы в этот подвал, чаек, водичку дадут попить и все. Я три года там была, да. И потом уже почувствовали: Ага, американцы стали бомбить нас! Но где американцы видели, что там были русские камарад в лагерях, там бомбы не бросали. Только там, где немцы. А нам на фабрику бросили, и фабрика наша провалилася. И это было, я запомнила, в 10 вечера. А мы же закрытые, ворота закрытые. А когда они бросили бомбы, ворота  раскрыли, немцы и убежали все. А мы тут за своими тряпочками и думаем, а куда нам идти? Немцы в бункера побежали, а мы куда? Вышли за ворота и стоим, смотрим, самолет летит американский. Мы лежим на земле, ждем, пока он пролетит. А потом уже… (Баба Галя прервала рассказ)

Б.Г: Во рту сушит, это я нервничаю когда, ну ладно, слушай дальше. Куда же нам идти, ну куда? На фабрику? Там же все разрушено. Давай, думаем, куда немцы бежат, туда и мы побежим. И побежали до бункера. Немцы же все с детЯми, семьями там сидят. Мы подошли до бункера, а самолеты летают и думаем, давай рискнем, в подвал пойдем, в бункер этот. Смотрим, немец ходит, полицай, охраняет. А мы думаем, а может человек хороший? Может он нас и не выгонит, куда же нам? Мы по ступенькам, потихоньку, потихоньку, и мы разделилися, кто куда, нас трое было. А те все разбежались, крымские тоже искали себе место. Мы потихоньку, спустилися, последняя эта ступенька, пришли, на корточках сели и сидим. Полицай этот прошел, посмотрел, нас не тронул. Значит, хороший человек, думаем. Мы слышали, что завтра, в 12 часов будет решаться судьба немцев. 50 офицеров не хотели сдаваться, тут их же вовсю бомбили. И американцы заявили, что если они не сдадутся, офицеры, то будем весь город сносить.

KB: Как город назывался?

Б.Г: Город Изирлон, да (Iserlohn). Меня все спрашивали потом, когда я приехала в село, думали, что я обманываю: А скажите, возле вас какие рядом были города? А я запомнила и говорю:  Эссен (Essеn), Дортмунд (Dortmund). Они поняли, что значит, я там была. Ну, слушай дальше! Немцы тут суетятся, а мы слушаем, мы хоть какие - то слова понимали. Слышим, немцы закричали и сдалися 50 офицеров, руку вот так подняли (показывает).  Мы вышли тогда, а куды нам идти?

На любимой скамейке

KB: Сколько человек вас было?

Б.Г: С нами трое было, а те все, мы и не знаем, куда поразбегалися. Когда бомбили фабрику, и не знали мы, что ворота раскрытые, а потом, когда узнали, что ворота раскрытые, и мы тогда давай бежать, ага. Решили мы пойти туда, на свою фабрику. Кушать нема, ничего кушать нема же. А пленные, тоже ж освободили их, они пошли кругом по магазинам воровать, а мы нет. Ребята говорят (немцы), мол, вы голодные? Конечно, голодные! Девочки же мы были. Пошли, повели нас. Казарма стоит. А там, когда американцы налетели, были немецкие солдаты. Наварили большой котел макаронов. А мы голодные. А ребята говорят – не трогайте! Отрава там. Ну, куда ж мы? Пошли мы на склад. Мешок манки взяли, а где мы готовить ее будем?!!! Вот так. И потом мы там так и сидели голодные. Пришел фабрикант, увидел, что мы сидим там и говорит: Schade, schade, мол, жалко вас, говорил. Он пошел в полицию, и сказал, что камарады там сидят. Они нас называли товарищи, не знаю, почему так.  И потом нас забрали в казармы. И мы ждали куда нас, что нас. Они вперед отправляли пленных. Но мы ждали, пока объявили нам, что Украина, такие-то адреса, село Святиловка, будете идти туда, на вокзал, будет один вагон такой и будут вас отправлять на родину. Были переводчики. Немцы им говорили, что нам надо переводить и куда нам идти. Вот они к нам приходят и нам объясняют. Нас американцы кормили уже, не немцы. Не так-то просто нас отправили домой. Погрузили нас и говорят, мол, если вы западную Украину проедете нормально, живы будете.

Май 2015

KB: Почему?

Б.Г: Вот эти западники, пряталися и бросали бомбы. Перед нами правили эшелон с военными солдатами, то они бросили бомбу в поезд. Привезли нас на одну станцию, лежит один солдатик, ноги висят, и попало в голову и голову разбило, шкура висит. Мы так переживали. Американцы нам давали покушать, а когда нас уже перевезли, забыла, как называется город, ага, в Кременчуг, нас там встретили хорошо ребята молодые. Извини, что я так скажу… Проститутки, говорят, поехали до немцев! Они же не знают, как нас правили, как мы плакали. Это они нам все в глаза говорили. Ну что ж, пускай мы такие и будем. Вот. А домой надо добираться! Далеко надо пешочком идти. Ну что ж, пошли пешком. БОсые, ничего у нас не было, одёжы не было. Нам же немцы давали деревянные шуги такие. Немцы, бывает, нас гонят по дороге, а у нас же силы нет, мы  бах, бах, бах. Они сказали Russische Schweine, свиньи, русские, что мы так выбиваем этими шугами. На работу нам давали такие халаты страшные, серые. Еще я не сказала тебе, что когда почувствовали, что американцы тут не далеко, уже бомбили, мне одна немочка говорит: Хана, приходи ко мне домой завтра. А так им не разрешалось это, ты что! Нам давали (показывает на левое плечо) Ost arbeiten. А девочки крымские перевели так: остерегайся советского товарища (смеется). А она мне, немка и говОрит: я буду там, на мосту стоять, но если будет полицай стоять, ты не подходи до меня.

KB: Она вам помочь хотела, накормить?

Б.Г: Да, она накормить меня хотела. Она знала, что нас же не кормят. И я так и сделала. Пошла я до ее. Она тоже бедненько жила. Она мне бутербродчик такой тоненький дала, посадила меня, чаю мне налила, а я думаю, ой, мне бы таких бутербродчиков штук 10 бы. У нас что праздники, что не праздники, мы работали все время. Деньги нам не давали марок, ничего нам не давали.

KB: А куда вы пошли пешком?

Б.Г: А я же на Украину пошла, в свою деревню Святиловка.  Пешочком идем втроем, далеко идти. Босяком. Одна говорит мне девчонка, мол, тебе далеко идти еще, в конце деревни, пойдем, у меня переночуешь, а утром пойдешь. Идем и думаем, она говорит: А как же будут нас встречать? Они же думают, что нас и в живых уже нет. Смотрим, в окне лампочка горит, керосиновая, блестит. Мы подходим потихоньку, отец и мать там у нее были, пожилые уже. Подошли, в окно смотрим, а они сидят, кушают за столом. Мы постучали, они спрашивают, мол, кто это? Мам, это Нина (Нина звали девчонку). Они как поднялись, как прибежали, посадили нас кушать. Мы голодные, не можем никак наесться. Ну а потом, на другой день, я пошла в свою деревню Святиловка, у меня только сестра одна была. ( Расстояние от Кременчуга до деревни Святиловка 75 км, прим. Редакции). Отец и мать померли. Кто понимал, кто обзывал нас так, как я тебе сказала. Кто знал, как мы плакали, когда нас правили, тот понимал. А одна девочка, ехала с нами, Ира, беременная. 17 лет ей было. В вагоне она так плакала все время. А девочки – украинки, они ж пели много и говорят: Девочки, чего мы будем плакать, давайте хоть песенку споем? Как только девчата начнут спивать, она так плачет. Я говорю, а чего Ира так плачет? А мне говорят, мол, она ж ребенка ждет. А когда туда приехали, думаю, куда ее заберут? А потом уж мы узнали, что она попала до хозяина.

KB: Не забрали ребенка у нее?

Б.Г: Немцы тоже не плохие были. Что ж, не все плохие были. Они тоже жалели ее, работала понемножку, и дитё не голодное было. А если б к нам попала на фабрику, то дитё бы не выжило, молока бы не было. Там девочка одна у нас умерла молоденькая.

KB: Страшно вам было?

Б.Г: Ой, мы каждый день плакали. Сидим и только за кушанье говорим. Вот хотя бы кусочек хлеба поесть. А потом, нас один раз так накормили. Они (немцы) эту свеклу потерли, порезали и в цинковую посуду сложили, а она отравлена была. Те, кто ели, то они катались по полу, рвало их, кричали, больно так было им. Надо же им было нас покормить. Только за кушанье говорили, только за кушанье. После войны все побито было, развалено. Но мы так радовалися, что мы на своей родине, что нас никто не будет обзывать... Я там ходила в этих деревянных шугах, бахала, а мастер один подошел до меня и говорит: Хана, тяжелые, мол, эти, слушай.…И он, видать, у жены взял  туфли, которые она не носит и принес мне. Но я их не успела поносить. Фабрику взорвали, а туфли там остались. Город запомнила, Изирлон…

KB: Баба Галя, вы следите за ситуацией на Украине?

Б.Г: Ой, куда это смотреть, как брат брата бьет? Это ужас что творится! А я сыну говорю, что хотела бы я на своей родине умереть. У меня там сестра. И писем нет и не отправить. Даже и не знаю, жива она или нет? Как так?

KB: А как вы в Крыму оказались?

Б.Г: Тетка моя приехала в Крым, в Красновку. И пишет, мол, приезжай до меня. У нас ни еды, ни работы, денег не платят. У меня и паспорта нет. А она, приезжай. Работала я грузчиком, ездила в Симферополь, возила камень. А потом, я устроилась в Феодосии в санаторию, на кухне. И я работала в санатории «Звездочка», дети приезжали туда. И я там на кухне была, готовила кушать. Потом, детскую санаторию ликвидировали, детская больница там стала. Тогда устроилась я поваром в санаторию «Восход». И оттуда пошла на пенсию, много я проработала там. Все у меня есть, и ветеран труда, и звездочка есть. Сегодня прислали письмо поздравительное из Москвы, я его даже еще прочитать не успела!

KB: От Путина?

Б.Г: От Путина, да.

Поздравление от президента мы прочитали

KB: Как будете в этом году День Победы встречать?

Б.Г: Передали дождь будет на 9-ое. Раньше нам столы накрывали. В горисполкоме, кафе там было. На 4 человека стол, закуска, бутылка водки, и там мы справляли, даже музыка там у нас была. А сейчас, наверное, не будет. Путину тяжело ж, это ж ведь деньги надо, и нам пенсию он добавил и у меня тоже. Так что, много чего вспоминаю, но это, где я была в Германии, как сейчас вижу все место это. Были праздники у нас, Пасха, они гуляют, (немцы) празднуют, а мы закрыты под замком, полезем по ступенькам и заглядываем, как немцы ходят, гуляют, а мы нет. Мы враги были их. А какие мы враги? Что мы им сделали? Работали, деньги нам не платили.

Я задала бабушке вопрос, что ее огорчает в нашей жизни, что расстраивает? А она смотрит на меня и не понимает, о чем это я.  До меня доходит, что человек, который сидит рядом со мной на скамейке, пережил чудовищные, страшные годы. Она радуется жизни и не обращает внимания на пустяки. Бабушка подумала и показала на цветы у подъезда.

У дорогих сердцу цветочков во дворе

Б.Г: Цветы вот, бились сколько тут. Но в этом году я сказала и соседке сказала, что на утро встанешь, ни одного цветочка. Все ведь повыдергали. Поливали мы, водичку носили сюда, а сейчас, видишь, машины ставят сюда, на цветы. Я говорю, нельзя ли трошки подальше? Жалко.

KB: Баба Галя, что пожелаете молодому поколению?

Б.Г: Всего хорошего! Чтобы хорошо себя вели. Могут тебе, и нагрубить, и матом послать. Знаешь еще, что вспомнила. Помню со мной в Германии, француз был. Им более менее свободнее было (итальянцам, полякам). Их даже в воскресение отпускали, чтобы они пошли, скупились там что-нибудь. И вот он один раз говорит: Ганна, иди сюда. Прихожу, смотрю, он положил хлебушек, консерву открыл. Им то деньги платили. Поляки и то получали. Это мы только.

С мужем и сыном

KB: Было разделение Украинцы /Русские?

Б.Г: Делили, да, да. Мне полячка одна говорит, Хела, пойдем гулять. Ага, говорю, ты - то так идешь, а меня не выпускают.  Француз тот, кушать, мол, давай. Смотрю: ножка лягушки лежит, я глянула и говорю, мол, нет, нет, нет. Он говорит: Warum? Это отчень карошее! Danke, nein, говорю, не надо! Вот так. Хотел меня угостить. (Смеется). А я думаю, вот, если б я дома была, я бы борща наварила, да каши. А когда только освободилися мы, некоторые девочки гуляли с французами, с немцами, некоторые даже вышли замуж и остались там. А я так домой хотела, так хотела домой, на свою родину…

Несмотря на все ужасы, чудовищный голод, унижения, нечеловеческие страдания, которые выпали на ее долю, Баба Галя хотела бы съездить в Iserlohn, но уже не как пленница, а как свободный человек.    

Мы с Анной Григорьевной в нашем дворе в день 70-ти летия Великой Победы. Желаем ей от всей души всего-всего самого лучшего! Живите долго, дорогая, Анна Григорьевна.

Май, 2015 год. 

KAFABELLA.RU

Вместе с этим читают:

Феодосия - город воинской славы